Образовательно-энциклопедический портал
"Живая планета"
Природа, животный и растительный мир,
биология, человек и окружающая среда.

    

ПОИСК:  
 Шрифт 
 




    

Главное меню

    


Нас читает весь мир:




    

Облако тегов

    
растения 38, сумчатые 1, биология 25, эволюция 2, ядовитые растения 3, Лето 3, планета 1, кошки 5, лекарственные растения 12, обезьяны 4, дельфины 7, вода 11, земноводные 1, дарвинизм 6, ягоды 2, цитрусовые 1, экология 4, птицы 12, животные 2, Зима 3, Весна 3, млекопитающие 16, наука 30, грызуны 1, Осень 3, насекомые 3, овощи 17, собаки 7, змеи 3, исчезающие 6

    

Самое популярное

    


    

Ваши закладки

    
 У вас пока нет закладок (только для зарегистрированных пользователей).





Дарвинизм - учение или гипотеза?


Тема: Исследования учёных
Обновлено: 5.05.2014 - 22:05

Триумф книги Дарвина «Происхождение видов путем естественною отбора» (таково её полное название), вышедшей 24 ноября 1859 года и тут же разошедшейся, был столь ярким, столь убедительным и столь продолжительным, что и сегодня, вероятно, немногим приходит в голову, что в само это название вкралась ехиднейшая из ошибок. Действительно, не отдел же технического контроля, существующий на каждом заводе, производит нужные детали. Появление изделия на свет ничуть не зависит от ОТК, контролирующего лишь его последующее функционирование... Так не поставлена ли в названии знаменитой книги "телега впереди лошади", следствие прежде причины?

Разумеется, если заводское изделие было бы способно само восп­роизвести дочерний экземпляр "по образу своему и подобию", то роль и ответственность ОТК возросли бы чрезвычайно. Это и имел в виду Дарвин, анализируя механизмы выбраковки одних "изделий" и распространения других, самовоспроизводящихся в обстановке всё то­го же неусыпного контроля.

Дарвинизм - учение или гипотеза?

Но непосредственно к происхождению, то есть возникновению эк­земпляра, который принялся бы воспроизводить себе подобных, отбор никакого отношения не имеет.

Конечно, наука уже имеет представление о внутриклеточном "конвейере", изготавливающем живые "изделия" и с большой натяж­кой сравниваемом с заводским. Естественно, что при массовом "производстве" неизбежны случайности, отклонения от стандартов, сбои, иначе говоря, мутации. Неусыпный контроль, сочтя какие-то из них удачными, даёт им, что называется, "зелёный свет".

Ну а книга, соединившая под своей обложкой сведения по современной генетике и дарвиновский естественный отбор, — может ли она уже с полным правом именоваться звучно и достойно — "Происхождение видов"? Всё ли здесь пригнано одно к одному в стройную, убедительную, непротиворечивую теорию?

Современный британский философ Карл Поппер советовал испы­тывать "на прочность" любые теории. Он выдвинул так называемый принцип фальсификации (опровержимости). Если нет возможности провести корректный эксперимент, если тем более какие-то фак­ты — хотя бы один-единственный! — противоречат рассуждению, оно уже недостаточно научно и теряет право именоваться теорией.

Факт — объективен, размышление — субъективно, вторично.

Когда, в сущности недавно, была открыта знаменитая ныне "двойная спираль", содержащая наследственный код организма, про­блемы жизни, казалось, уже можно было передоверить химикам-аналитикам. Они, в свою очередь, должны были свести их на уровень физических, чуть ли не математических задач с четко однозначными решениями. Химики и физики и впрямь могли торжествовать: это ими в основном была создана молекулярная биология, и загадка жиз­ни, по мнению многих, вот-вот должна была разрешиться коротенькой благополучной формулой, где слева от зна­ка равенства стояло бы латинское "вита", обозначение жизни, справа же — химические символы и числовые коэффициенты.

Но, жизнь, сведенная к химической и физической сути, почему-то переставала быть жизнью. Она легко разлагалась до химических веществ, даже простейших, обратно они никак не складывались в жи­вой организм, хотя бы и простейший... Именно это имел в виду один из создателей квантовой механики Вернер Гейзенберг в своей книге "Физика и философия": "Все устремления современной биологии на­правлены на то, чтобы объяснить биологические явления на основе известных физических и химических закономерностей.

Обоснована ли эта надежда? Живые организмы обнаруживают такую степень устойчивости, какую сложные структуры, состоящие из многих различных молекул, без сомнения, вообще не могут иметь только на основе физических и химических законов. Поэтому к физи­ческим и химическим закономерностям должно быть что-то добавлено, прежде чем можно будет полностью понять биологические явления".

Далее, ссылаясь на "замкнутость и непротиворечивость" кванто­вой теории, Гейзенберг считает, что "для понимания процессов жиз­ни, вероятно, будет необходимо выйти за рамки квантовой теории и построить новую замкнутую систему понятий, предельными случаями которых позднее могут оказаться и физика и химия... Если этa точка зрения правильна, то одного соединения теории Дарвина с физикой и химией (с молекулярной биологией) будет недостаточно для объяснения органической жизни".

Не парадоксально ли в самом деле всё развитие жизни — от простейших её форм до мыслящих? Не поражает ли упомянутое Гей­зенбергом непрерывное усложнение живых форм в процессе эволю­ции? Надо ли считать, что сложность сродни совершенству и высшие организмы устойчивее к превратностям судьбы, чем низшие? Вроде бы так оно и есть, если рассматривать отдельные особи: в продолже­ние жизни бегемота (воробья, акулы) сменяются сотни поколений од­ноклеточных на его шкуре и в его желудке.

А если рассматривать жизненность вида в целом, семейства? Где ныне гигантские древние амфибии? Где первобытные рептилии во множестве форм — от водных до крылатых, летающих? Где такие высокоразвитые млекопитающие, как пещерный медведь, саблезубый тигр, мамонт? Где, наконец, виды, ещё в 19-м столетии казавши­еся процветающими: перелётный голубь, бескрылая гагарка?.. Тогда как самые древние формы жизни, ещё даже дохромосомные, прокари­оты — бактерии, синезелёные водоросли, простейшие гриб­ки — распространены повсюду и процветают и по сей день.

Ещё на заре эволюции был найден прекрасный способ размноже­ния — деление клетки, но природа затем необыкновенно усложнила задачу, изобретя половое размножение, требующее совпадения мно­жества условий. Да, половое размножение способствует перемешива­нию генотипов, перекомпоновке признаков, появлению индивидуаль­ных различий, без которых естественному отбору просто делать нече­го... Но не разумнее ли в таком случае была бы равнозначность муж­ских и женских особей, что адекватно вообще отсутствию половых различий? Это, бесспорно, помогло бы выживанию столь частых в природе малых популяций, где поиски партнера всегда проблема.

Эволюция, однако, не пошла по этому "разумному" пути. Всё в природе направлено как бы к одному — к сохранению вида. Ради этого особи расточаются самым безжалостным образом. Трутни после брачного полёта даже и не допускаются обратно в улей... Многие ви­ды рыб, отметав икру, тут же гибнут...

Вид — это генетически замкнутая система: только особи одного вида, скрещиваясь друг с другом (ни с кем больше), дают полноцен­ное потомство. Межвидовое скрещивание крайне редко и практически всегда непродуктивно. Равно бесплодны как мулы (гибрид кобылы и осла), так и лошаки (гибрид ослицы и жеребца); потомство гибридов, в частности растительных, получаемое в результате усилий селекцио­неров, склонно к вырождению.

А почему? Ведь именно такое скрещивание и могло бы дать мак­симальное разнообразие индивидов, причем самых неожиданных, из которых естественный отбор мог бы сберечь наиболее удачные экзем­пляры... Почему эволюция не привела к генетически открытым систе­мам, к свободному обмену наследственными признаками?

Эволюция пошла по пути максимального усложнения организма. От ступеньки к ступеньке повышается выживаемость индивидуальной особи и её потомства: у китёнка, находящегося при матери и вскарм­ливаемого её молоком, куда больше шансов выжить и, в свою оче­редь, дать потомство, чем у рыбьего малька, вылупившегося из ик­ринки и предоставленного самому себе, тем более у бактерии, хоть и делящейся десятки раз в день, но и гибнущей массами.

Так что же, для природы существеннее всё же выживание инди­вида? Иначе чем же объяснить загадочное явление цефализации: воз­никновение нервной системы, а затем и головного мозга, постоянно усложняющегося в ходе эволюции?

Сам Дарвин вставал в тупик перед этим воздыманием живой природы. Он писал: "Естественный отбор, или переживание наиболее приспособленного, не предполагает необходимого прогрессивного раз- вития", то есть усложнения и восхождения по ступеням эволюции.

Напомню ещё раз самую суть дарвинизма, уточнённого современ­ной генетикой: любая индивидуальность организма закрепляется в последующих поколениях, если благодаря ей особь лучше приспосаб­ливается к условиям обитания. Сама среда производит отбор — пото­му он и называется естественным. Лучше приспособленная особь име­ет больше шансов выжить и оставить больше потомков.

Безупречная, казалось бы, логика... А вдруг нет? Рассмотрим си­туацию, скажем, с биологическим видом, к которому мы сами при­надлежим, с людьми. Вероятно, более приспособлен к окружающей среде (общественной в данном случае) умный образованный человек, ориентирующийся в предлагаемых жизнью обстоятельствах, — ин­теллектуал. Известно также, что интеллект в решающей степени свя­зан с генетической расположенностью...

Однако согласно статистике, примерно одинаковой для всех стран, "люди, профессии которых требуют высокого интеллекта (и к тому же обеспеченные, как правило, более высоким уровнем жиз­ни), имеют в среднем меньше потомков и производят их в более позднем возрасте, чем, скажем, неквалифицированные рабочие, труд которых не рассчитан на сколько-нибудь высокий интеллект". Иными словами, "те, кто обладает большим интеллектом, вносят в генофонд следующего поколения меньший вклад по сравнению с теми, кто обладает интеллектом ниже среднего".

Что же, выходит, человек деградирует?..

Этот пример одного из ведущих эволюционистов нашего века Эр­нста Майра иллюстрирует, во-первых, нечеткость соотношения между приспособленностью индивида и его продуктивностью (то же видим мы и в животном мире), а это "альфа и омега" естественного отбора по Дарвину, а во-вторых, тот факт, что теория эволюции имеет самое непосредственное отношение к человечеству — к каждому из нас. Вот почему именно дарвинизм (а не, скажем, теория относительно­сти) стал основой мировоззрения современного образованного челове­ка и его положения воспринимаются уже как аксиомы, хотя научные претензии к Дарвину возникали ещё при его жизни, и многие вопро­сы, как сам он признавался, терзали его кошмарами. Часть этих воп­росов разрешена была последующим развитием биологии (так что правильнее называть современный дарвинизм синтетической теорией эволюции), но возникали новые вопросы, всплывали факты, прежде неизвестные, которые, как выяснялось, эта теория не в состоянии объяснить.

Вот так же в "додарвинскую эру" возникали претензии к "Фило­софии зоологии" великого Ламарка, который тоже отстаивал принцип эволюции, но доказывал, что изменения и усложнения организмов происходят в результате влияния внешней среды и стремления живо­тного приспособиться к ней: жираф, например, "упражнял" свою шею, постепенно вытягивая её, чтобы сподручнее дотягиваться до ли­стьев деревьев. Благоприобретенный признак будто бы передавался следующему поколению, в свою очередь, совершенствовавшего эту жирафью способность.

Но уже во времена Ламарка понимали, что медведи во льдах — белые, а в лесах — бурые в силу каких-то иных причин. Упражнением этого ведь никак не добиться.

Наука, отвечая на один вопрос, тут же обычно ставит новый. И не один, а порой сразу несколько. Дарвинизм не исключение. Ещё Энгельс в письме к одному из идеологов русского народничества П.Лаврову отмечал: "В учении Дарвина я согласен с теорией разви­тия, дарвиновский же способ доказательства (борьба за существова­ние, естественный отбор) считаю лишь первым, временным, несовер­шенным выражением только что открытого факта". Претензия серь­ёзная, если учесть, что "теория развития" есть ещё у Ламарка. Се­годня всё более становится очевидным, что дарвинизм не избежал трагической (но и прекрасной!) участи всякой подлинно научной тео­рии. Познание безгранично — и уже дарвинизм объясняет нам не эволюцию в целом, а лишь более или менее частные её случаи. Так физика Ньютона стала лишь элементом эйнштейновского мирозда­ния, "съежилась" до обозримых земных пределов классическая гео­метрия перед лицом космической, неевклидовой...

Претензии к дарвинизму возникали поначалу отрывочные, част­ные: почему, например, так неоправданно мало в нашем зелёном ми­ре животных зелёного цвета, сугубо приспособительного? Почему все­ядных животных, которые процветали бы при любой пище, неизмери­мо меньше, чем узкоспециализированных хищников или вегетариан­цев? Вообще специализация видов, к которой явно тяготеет природа, вступает в прямое противоречие с их приспособляемостью: ведь лю­бое изменение окружающей среды ведёт к неизбежному вымиранию слишком ориентированных организмов.

Пожалуй, лишь один-единственный вид во всей многообразней­шей живой природе "специализировался" в универсальности — гомо сапиенс. Но о нём разговор особый.

Можно, видимо, рассуждать так: всякое усовершенствование тре­бует компромисса. Скоростной самолёт несёт меньший груз, грузо­подъёмный — тихоходнее... Хищникам необходимо, наверное, питаться мясом; чтобы настигать свою добычу... Но ведь и зайцы и ко­пытные не уступают им в скорости, хоть и не потребляют столь кон­центрированную пищу. Чистый вегетарианец — горилла — не усту­пает в отношении интеллекта всеядному шимпанзе и, уж конечно, превосходит самых развитых хищников. Ну почему бы и льву (или хотя бы крокодилу) не докармливаться зеленью?..

Или, скажем, круглые черви могут жить в растениях, в теле как позвоночных, так и беспозвоночных животных; они выживают, даже будучи погруженными в уксус. Некоторые формы (род Тетеродера) паразитируют в сотнях видов животных и растений. Напротив, край­не специализированы ленточные черви, строго закрепленные за свои­ми "хозяевами". Даже небольшое изменение существования для них немыслимо. Процветают, однако, и те и другие.

Вообще в живой природе, где дарвинист видит замечательную гармонию и приспособленность видов, бросается в глаза прямо проти­воположное: поразительная их неприспособленность. Хищник гибнет среди изобилия плодов, травоядное — при обилии мяса; многие ры­бы идут метать икру в строго определённые локальные места; некото­рые виды рыб, отметав икру, тут же гибнут, так сказать, "в расцвете лет", тогда как другие из года в год повторяют эту процедуру... Какое-то слишком очевидное неравенство в шансах на выживание!

О неприспособленности же отдельных особей просто и говорить не приходится. Отсюда то, что принято называть поразительной щед­ростью природы: тысячи икринок лягушки, миллионы — трески, ми­риады пушинок тополя, одуванчика... А ведь всё это — огромный расход, безумная расточительность ДНК, энергии, жизненных сил!

Причём такое изобилие характерно для одних видов и в гораздо меньшей степени свойственно другим, даже близким: тополь и дуб, каштан, грецкий орех с их относительно (в сравнении с тополем) не­многочисленными семенами, рыбы икромечущие и живородящие... Опять же, равные ли шансы даны им природой?

И не только в шансах на выживание дело. Важнее другое. В рав­ном ли положении в отношении естественного отбора, охраняющего уникально удачные экземпляры, находятся осетр, скажем, с трид­цатью миллионами икринок и какое-нибудь копытное животное с де­сятком, а то и меньше детенышей за всю жизнь или, скажем, живо­родящая акула тоже рыба, как и осетр? Понятно, что во всех слу­чаях до половозрелости и нового воспроизводства доживают в среднем лишь две особи (иначе вид вымер бы либо от поколения к поколе­нию, либо безудержно размножился), но ведь выбор одной пары из миллионов возможных вовсе не то же, что выбор из считанных осо­бей! В первом случае эволюция должна бы, казалось, рвануться впе­ред "семимильными шагами".

"Если популяция (совокупность взаимоскрещивающихся особей) количественно бедна, естественный отбор не действует так успешно", — констатирует известный польский эволюционист С. Сковрон. Это понятно. Среди массы легче выбрать удачную пару, чем из ограниченного окружения. Этим, вероятно, объясняется тот факт, что яв­ление акселерации в большей степени проявляется среди молодежи крупных городов и куда меньше в сельской местности. Но точно так же косяки сельди или стаи тундровых мышей-леммингов совсем неравноценны в этом смысле животным, обитающим в одиночку или небольшими сообществами. Однако и в этом случае мы не наблюдаем качественного отличия в процессах и темпах эволюции.

С необычайной быстротой размножаются одноклеточные — де­лятся каждые полчаса. Иначе говоря, под окуляром терпеливого на­блюдателя проходит порой столько же поколений, сколько потребова­лось природе, чтобы превратить древних грызунов в приматов, едва ли не в людей. Бактерии же так и остались бактериями...

Я обращаю внимание на всякого рода числовые соотношения, потому что в вопросах изменчивости и отбора это имеет решающее зна­чение. Случайно возникают мутации, генетический сбой, новорож­дённый не выбирает ни родителей, ни места, где и когда ему родить­ся; случайно сошедшиеся внешние обстоятельства производят отбор, случайности же подстерегают особь в поисках пары для последующего размножения... Сплошной карнавал случайностей: лишь их совокуп­ность образует некоторую статистическую закономерность, тем более надежную, чем большими цифрами можно оперировать.

Чукчи живут за полярным кругом на крайнем северо-востоке Ев­разии, готтентоты — на юге Африки, в пустыне Калахари. У первых очевидные физиологические приспособления к холоду, у вторых — к жаре. Случайное возникновение случайных признаков и последующий отбор из поколения в поколение по "тестам" морозо- или жаро­стойкости? Но достаточно ли времени для этого (считанные тысячи поколений в лучшем случае) и не слишком ли малы эти человеческие популяции?..

Мутация, по сути, аналогична ошибке при перепечатке на ма­шинке. Сколько же надо перепечаток, чтобы ошибки суммировались в сколько-нибудь связный новый текст!.. Учтём к тому же, что подав­ляющее большинство мутаций — ошибок генной структуры — вредны и даже смертельны для особи. Мутацию сравнивают ещё с ударом молотка по будильнику. Может, конечно, случиться и счастливый удар, который исправит ход механизма, но вероятность такая исчеза­юще мала.

Всё это, разумеется, лишь в том случае, если мы рассматриваем процесс как чисто случайный. Тогда живой мир вокруг действительно представляется не слишком логичным, даже правдоподобным и даёт повод к примерно таким современным философским спекуляциям. Когда мы видим, скажем, элементарную телегу о четырёх колёсах, симметрично насаженных на оси и ошинованных железом или рези­ной, с покрашенными бортами и удобным сиденьем, мы понимаем, что столь дивно слаженная вещь явилась на свет не в итоге цепи слу­чайностей. Но ведь даже единственная живая клетка устроена неиз­меримо сложнее и телеги, и самолета, которые в подобном сравнении вполне можно считать структурами одного порядка...

Возможны лишь два объяснения такого "невероятного" явления, как жизнь: либо задействовано какое-то Высшее Разумное Начало, Бог, что само по себе требует не в пример куда более сложного обос­нования — самого Господа, его происхождения, структуры и проче­го, — либо существуют какие-то внутренние закономерности жизни, как, например, свойства вещества, позволяющие ему стать таким гео­метрически совершенным образованием, как кристалл. Его структура тоже выглядела бы неправдоподобно, если бы мы не знали сил, её об­разующих.

Такое явление, как акселерация, наглядное и глобальное, про­явившееся почти вдруг буквально на глазах одного-двух ныне живу­щих поколений, демонстрирует, может быть, какие-то неведомые нам пока механизмы эволюции. Быть может, чукчи и готтентоты тоже приспосабливались к условиям климата не от поколения к поколе­нию, а как-то почти разом? Стали же наши детки вдруг чуть ли не поголовно выше своих родителей!

В поисках каких-то новых закономерностей само понятие "случайность" уже не удовлетворяет нас. При рассмотрении эволюции любая случайность есть лишь непознанная нами связь явлений; иначе теряет смысл любая причинно-следственная зависимость — основа каких бы то ни было умозаключений. В самом деле, если мы призна­ем такую зависимость, неизбежен вопрос: что же является "причиной случайности"? Но если у случайности есть причина, она уже не слу­чайность.

"Вероятность возникновения двух сложных (сопряженных одна с другой) фигур равна нулю", — заявил на третьем съезде зоологов в 1927 году профессор А.Любищев. (Ему посвящена извест­ная документальная повесть Даниила Гранина "Эта странная

жизнь".) Что имелось в виду? Скажем, следующее. Довольно обыч­ная у нас рыба горчак семейства карповых во время размножения подплывает к- пресноводному двустворчатому моллюску, тоже весьма заурядному, и впрыскивает в его жаберную полость свою икру. В этот же момент моллюск "вручает" рыбе своих зародышей. Таким образом далёкие в эволюционном смысле организмы партнерствуют в размно­жении.

Факт фантастический, если вдуматься, но вовсе не исключитель­ный. Поистине невероятных взаимосовпадений в живой природе сколько угодно: беззащитный рак-отшельник не только отыскивает оставленную кем-то раковину, но и водружает на неё актинию со стрекательными — способностями; всем известней лишайник это симбиоз гриба и водоросли; светящиеся бактерии, поселившиеся в специальных железах глубоководных рыб, позволяют им видеть в кромешной тьме... А повсеместная сопряженность цветковых растений и опыляющих насекомых!.. Какой чудовищно невероятной должна выглядеть встречная эволюция ничуть не родственных друг другу групп, чтобы вот так совпасть в результате бесчисленных проб и ошибок, случайных мутаций и случайностей последующего отбора!

Сам Дарвин в своём "Происхождении видов" в главе "Особые затруднения" говорил о фантастичности опыления орхидей...

У разных видов орхидей цветы самые разные — тысячи форм и расцветок. И у каждого цветка своё насекомое-опылитель. Синхронность поразительная! У одной из бразильских орхидей нектар поме­щается на дне трубочки почти в треть метра длиной. Долго не могли поверить, что есть насекомое с хоботком такой невероятной длины. Оказалось, он свернут спиралью у сумеречной бабочки из породы сфинксов... Но как же в ходе эволюции возникло столь невероятное сопряжение, тогда как самый естественный и простой выход был в том, чтобы просто укоротиться трубочке с нектаром?

А сопряженная эволюция множества свойств отдельной особи внутри каждого вида... Ведь яркая окраска бабочек, как и вообще лю­бые вторичные половые признаки, уместна лишь тогда, когда проти­воположный пол реагирует на них. Да и само это удивительное изо­бретение природы — половое размножение — могло возникнуть лишь в результате невероятного числа "встречных мутаций".

Спустимся на самый низкий эволюционный уровень. Уже деле­ние клетки — это огромный строго последовательный ряд процессов, каждый из которых совершенно бессмыслен вне связи с целым. Суть именно в единстве явления — но как оно образовалось? Сопряжен­ность пронизывает всё живое — от глубин клетки до внешних при­знаков организма, до взаимодействий между особями и видами.

А как объяснить возникновение не только функции, но и органа, целесообразного лишь в своём окончательном виде? Наглядный при­мер — хобот слона, пригодный для хватания, обороны, для облива­ния, — и всё это тогда лишь, когда это уже хобот, а не просто большой нос. Известный эволюционист К.Завадский, предвидя такого рода возражения, говорил о "предадаптациях", то есть мутациях, "возникших уже как готовое приспособление".

Мысль эта восходит к немецкому палеонтологу Отто Шиндевольфу, сказавшему: "Первая птица вылетела прямо из яйца динозавра".

Так, конечно, проще всего было бы объяснить происхождение видов! Но это в корне противоречило бы самому Дарвину, было бы самым весомым камешком, брошенным в его труд, где лейтмотивом звучит: "Естественный отбор действует, только пользуясь каждым слабым последовательным уклонением; он никогда не может делать внезап­ных больших скачков, а всегда продвигается короткими, но верными, хоть и медленными шагами".

И это соображение великого учёного показывает, что он мыслил уже почти "генетически", хотя ни сном, ни духом не ведал о своём современнике Грегоре Менделе, основоположнике учения о наследст­венности. В самом деле революционная кардинальная мутация покорёжила бы весь слаженный организм, вступила бы в полное противоречие с другими давно сформировавшимися его системами. Да и вы­вела бы данный экземпляр-монстр с орбиты его вида.

Представим того же слона с нынешним хоботом (таким прогрес­сивным, удобным!) среди его всё ещё бесхоботных сородичей. Ему ведь требуется ещё найти партнёра для размножения, преодолеть по­веденческий барьер, во многом связанный и с внешним видом живо­тного... Словом, не позавидуешь!

"Чтобы "монстр с перспективой" мог передать свои признаки следующему поколению, он должен найти соответствующего партне­ра", — пишет Сковрон и добавляет: "Совершенно невероятным нам кажется, чтобы в то же время и в том же месте могло мутационным путем возникнуть несколько особей, измененных одинаковым спосо­бом".

Это уже совершенно в духе вышеприведенного замечания про­фессора Любищева, который, кстати сказать, отводил дарвинизму весьма скромное место в объяснении загадок живой природы...

Но приспособление может быть не только таким внешне простым, как слоновий хобот. Электрические системы у рыб-скатов куда слож­нее наших искусственных электробатарей и состоят из ряда элемен­тов, каждый из которых сам по себе не действует.

Южноамериканский жук-скарабей, как и европейский бомбардир, стреляет в преследователя едким веществом — хиноном, нагретым к тому же до температуры кипения воды. Понятно, что сам стреляю­щий орган нечувствителен и к едкой химии, и к высоким температу­рам так же, как капсула со змеиным ядом должна быть нечувстви­тельной к своему содержимому. То есть одно приспособление немыс­лимо без синхронно возникшего второго, третьего... энного.

Можно ли объяснить всё это перебором случайных мутаций?

Ещё большие трудности возникают, когда касаешься вопросов этологии — науки о поведении животных. Некоторые птицы (ткачики, например) сшивают гнездо из попарно сложенных дистьев. Работа требует ряда последовательных действий: листья складываются, клю­вом протыкаются по краям отверстия, продевается жилка, выдернутая из другого листа... Как сошлось всё это в целесообразном инстинкте?

Как объяснить происхождение информационного танца пчёл? Насекомое сложными "балетными фигурами" сообщает товаркам, в ка­ком направлении растёт медонос, на каком расстоянии.

Встанем теперь на позицию самого правоверного дарвиниста. Как он ответит на роящиеся вокруг вопросы? Выслушаем его.

Непременное усложнение в ходе эволюции? Отнюдь. Приспосабливаемость зачастую связана с упрощением организации: паразитирующие организмы почти всегда упрощаются, приноравливаясь к "хозяину". Одноклеточные, так называемые про- стейшие, окружающие нас всюду, остаются неизменными на протя­жении миллиардов лет, искупая плодовитостью своё относительное несовершенство...

Бросающаяся в глаза неприспособленность живых форм?

Но может быть, это следует рассматривать как оставленную при­родой возможность для последующей эволюции? Ведь всякое удачное приспособление имеет естественным следствием некоторый изъян об­щей организации: черепаха медлительна, потому что несёт на себе защитный тяжелый панцирь, птица летает, но должна обходиться без мощных челюстей... Идеальный вид, облагодетельствованный приро­дой во всех отношениях, был бы не способен ни к какому развитию. То есть был бы обречен регрессировать.

Не подошли ли мы, люди, к этой опасной черте?

Мало животных зелёного цвета?

Во-первых, не так уж мало: многие насекомые, амфибии (лягуш­ки), рептилии (ящерицы)... Во-вторых, даже дремучий лес, не говоря уже о пестрой цветущей степи, каменистых пространствах, пустошах, не столь уж зелен, если присмотреться: он скорее пятнист от солнеч­ных бликов, теней, разноцветья в сочетании с корой деревьев, вяну­щими листьями, сохнущей хвоей. Кроме того, надо бы вспомнить, что высшим млекопитающим, исключая человека, вообще не присуще цветовое зрение (в отличие от птиц), и зелёная белка выглядела бы для лисицы, вероятно, так же, как и рыжая. Главное здесь — обоня­ние.

Хобот слона годится лишь в завершенном виде?

Но зачаточный хобот есть и у тапира и является как бы развити­ем знакомого нам кабаньего пятачка, используемого, собственно, уже на манер хобота.

Необходимо ли половое, чрезвычайно сложное размножение, если клеткам, составляющим многоклеточный организм, присуще деление?

Но простейшие, делясь миллиарды лет, так и остались простей­шими. Во всяком развитии неизбежны две стороны: наследственность и изменчивость. Дети должны быть подобны родителям (не разрушать достигнутое в ходе развития вида), будучи уже несколько иными (не топтаться же на месте!). А что если природа распределила эти обя­занности по разным полам: женский несёт по преимуществу фактор наследственности, стабильности, мужской пол — фактор изменчиво­сти, развития? На мужчинах (самцах) природа как бы эксперименти­рует, пробует разные возможности.

Но если это так, "слабый пол" как раз отнюдь не слаб, но представляет прочнейшее основание для всякого рода проб и эксперимен­тов, производимых природой с "сильным полом", видимо, лабильным и податливым... Оба фактора сливаются в детях, проявляясь опять же в зависимости от пола ребенка.

Таким распределением ролей можно, вероятно, объяснить боль­шую среднюю продолжительность жизни, вообще выживаемость жен­щин, тогда как рекордные достижения в силе, выносливости всё же

принадлежат мужчинам; общий интеллектуальный уровень образо­ванных женщин выше, чем уровень сравнимой категории мужчин,- тогда как талант, тем паче гениальность, более сродни мужчинам...

В интеллектуальных семьях меньше рождаемость?

Зато выше выживаемость детей. И вообще приведенный ранее пример Эрнста Майра, "корифея современной систематики", как именуют его в специальных трудах, не слишком корректен с научной точки зрения хотя бы потому, что биология человека, во многом пере­крывается его социальностью. Так что сопоставление "интеллектуаль­ности" вне каких-то абсолютных критериев (а они немыслимы) и плодовитости вне всеохватывающей статистики (рождаемости, выжи­ваемости, пороков развития, снижающих рождаемость в следующих поколениях) никак не характеризует эволюцию вида гомо сапиенс, тенденцию к вырождению, к понижению интеллектуального уровня.

Мутации в сумме подобны рассыпавшемуся типографскому шрифту?

Но можно показать, что "рассыпанный шрифт" складывается в "связный текст" хотя и случайно, но не сразу, а в ходе последова­тельных операций: отбираются простейшие логичные структуры (как бы легко произносимые слоги: па, ут, де...), отметаются естественным отбором неудобные сочетания (как бы непроизносимые: рщт, нмвт...); "гармоничные" сочетания далее соединяются между собой во всё бо­лее сложные (ут + ро, ма + ма...) и так далее...

Словом, правоверному дарвинисту есть чем парировать. Но мы тут же обрушили бы на него очередную лавину вопросов — прежде всего логических, не связанных напрямую с уровнем современных знаний.

Если тот же слоновий хобот является в некотором роде высшей стадией кабаньего пятачка, то почему же нет переходных форм? По­чему живая природа представлена не плавно перетекающей из одной формы в другую, более совершенную, а наоборот, дискретными, изо­лированными, нерушимыми биологическими видами?

Почему вообще палеонтологи не находят в ископаемых остатках промежуточных форм, если природа, по Дарвину, постоянно экспери­ментирует, ошибается и отбрасывает все неудавшееся? Эволюция жизни налицо, а следов постепенного изменения, развития никаких. На всяком производстве, (тем более если речь идет о методе "проб и ошибок") горы брака. Где они в данном случае?..

Если отобранные природой «двухбуквенные сочетания» складыва­лись друг с другом в «четырёхбуквенные» с очередным последующим естественным отбором, то есть постепенно, то как же быть в этом случае с наглядными быстрыми изменениями — с той же акселерацией?

Если "сильный пол" несёт потомкам приспособительную измен­чивость, как же обходятся без него многие растения и беспозвоноч­ные, даже некоторые позвоночные животные (найденные виды яще­риц)? Партеногенез, девственное размножение, происходит вовсе без участия самцов, а ведь встречается он, как видим, и у сложноорганизованных форм...

Ответ на один вопрос ставит всё новые вопросы. И выход поя­вляется лишь тогда, когда возникает некая более общая теория, вовсе

не отменяющая естественный отбор, борьбу за существование, но от­крывающая вместе с тем какие-то пока смутно угадываемые нами фундаментальные основы жизни. Для появления такой обобщающей теории уже есть предпосылки. Мы уже многое знаем и даже умеем: вспомним хотя бы генную инженерию — опе­ративное вмешательство в молекулярные наследственные структуры. Но далеко не всё понимаем. Мы похожи на ребенка, свободно щелка­ющего выключателем, зажигающего и гасящего свет, но не понимаю­щего, что при этом происходит.

Что это будет за теория, мы пока не знаем. Но с большой долей вероятности можем догадаться, в какой «системе координат» она примется рассматривать феномен жизни. Ламарк, дитя самоуверенной эпохи Просвещения, склонной сложное тут же сводить к простому, рассматривал живой организм, по сути, как механическую систему. Отсюда и чрезвычайная роль в его рассуждениях внешних факторов (высота деревьев способствует вытягиванию жирафьей шеи), упраж­нений, которые ведут будто бы не только к развитию органов, но и к передаче благоприобретенного фактора потомкам, тогда как бездейст­вующий орган слабеет и атрофируется.

Для Дарвина (в эпоху промышленного переворота в Европе) жи­вой организм — прежде всего энергетическая система: ему требуется «топливо» — пища. Отсюда «борьба за энергию», поиск и настигание добычи, стремление самому избежать участи жертвы — словом, по­стоянная и неизбежная борьба за существование со всеми её жестоко­стями и эксцессами, что не исключает иногда взаимопомощи и взаи­мовыручки животных, диктуемых опять же целесообразностью, прихотями естественного отбора...

Сегодня ключом к раскрытию законов живого служит информатика, вышедшая из недр практической кибернетики, но давно уже сбросившая тесную скорлупу. В самом деле живой организм характеризуется определенной структурой, упорядоченностью, иначе говоря, информацией, противостоящей неупорядоченности, хаосу.

М.С. Тартаковский
LifePlanet.org





 (Голосов: 6)

Просмотров: 7933

 <<- На пути к раскрытию тайны жизни Отравлены электронами. ->>






Гостевая книга Связь

"Живая планета"
ИЗУЧАЙТЕ И БЕРЕГИТЕ ПРИРОДУ !

 

 

Образовательный портал
«Живая планета»

Каталог Природа © KV 2010
О проекте  Добавить в избранное
* Биология, ботаника, история развития жизни. *  
Преподавателю, учащемуся и натуралисту.      
 91.9829    100.2432 {googleplus}